Владислав Фелицианович Ходасевич. Жизнь и творчество русского поэта

Цель этих заметок - сохранить некоторые живые черты Ходасевича. Несомненно, не все они уложатся в его посмертный облик. Но кое-что они могут ему придать - движение жизни, веяние подлинности.

* * *

На людях Ходасевич часто бывал сдержан, суховат. Любил отмалчиваться, отшучиваться. По собственному признанию - "на трагические разговоры научился молчать и шутить". Эти шутки его обычно без улыбки. Зато, когда он улыбался, улыбка заражала. Под очками "серьезного литератора" загорались в глазах лукавые огоньки напроказничавшего мальчишки. Тогда казалось, что собеседник с ним в заговоре - вдвоем против всех остальных.

Чужим шуткам также радовался. Смеялся, внутренне сотрясаясь: вздрагивали плечи. Схватывал налету остроту, развивал и дополнял ее. Вообще остроты и шутки, даже неудачные, всегда ценил. "Без шутки нет живого дела", - говорил он не раз. Молодые поэты группы "Перекресток" (дело было в 1930 году) понравились ему, помимо прочего, тем, что воскресили традицию эпиграммы. В так называемой "Перекресточной тетради" было немало шуточных стихотворений - иногда к ним прикладывал руку и Ходасевич .

Однажды он спросил: "А про меня там что-нибудь написано?" - Написано, Владислав Фелицианович. - "Прочтите. В таких делах обид не бывает". Один из нас прочел. Ходасевич весело смеялся, особенно над последними строками: "Я Пушкину в веках ответил, как Вейдле некогда сказал" (незадолго до этого вышла книга Вейдле о Ходасевиче - единственная о нем пока написанная) . Потом шутливо нахмурился: "А во второй строфе - непохоже на меня. Давайте поправим". И сам стал блестяще импровизировать "под Ходасевича".

Нравились Ходасевичу и мистификации. Он восхищался неким "не пишущим литератором", мастером на такие дела. Сам он применял мистификацию, как литературный прием, через некоторое время разоблачал ее. Так он написал несколько стихотворений "от чужого имени" и даже выдумал забытого поэта XVIII века Василия Травникова, сочинив за него все его стихи. Читал о нем на вечере и напечатал о нем исследование. Кое-кто из "знатоков" на эту удочку попался.

* * *

Ходасевич был литератор - любил литературу целиком, не только дух, но и плоть ее. Любил возиться со стихами, своими и чужими, исправляя строчки, подыскивая подходящее слово. "Жаль, что нельзя открыть фабрики для починки негодных стихов", - сказал он однажды. - "До чего было бы интересно!"

Любил и самый процесс работы, да внешнюю сторону ее. Говорил, что тот, кто не может написать статью к назначенному дню - чего-то существенного не знает. Ссылался на пример молодого писателя, известного на Монпарнасе своей медлительностью. Тут же стал высчитывать, сколько времени ему надо, чтобы написать то, что Ходасевич писал за год. Высчитал сто восемьдесят лет - и лукавые огоньки заблестели под очками.

Литературные круги были ему не то, что милы (порою он их ненавидел), а органически необходимы. "Странная вещь, - признавался он, - с литераторами я задыхаюсь, но без них мне скучно".

* * *

Порою подтрунивали над его пушкинизмом. Для чего нужно знать, сколько кусков сахара Пушкин клал в чай? Ходасевич и сам смеялся, - но была в его пушкинизме тайна непростая. Всё, что касалось Пушкина, было ему дорого, всё и все - даже, по своему, Дантес. Ходасевич рассказывал, что ему снилось как-то, будто ему надо написать стихи за Дантеса - это пушкинисту-то! И Ходасевич во сне написал четверостишие:

Я первым долгом - офицер,

На службе и во всем пример.

Пускай умолкнет голос нянь:

Мы заклинаем, Пушкин, встань!

В Италии Ходасевич встретился с одним иностранным знатоком русской литературы, который стал восхвалять пушкинского "Демона". Ходасевич стал читать наизусть: "В те дни, когда мне были новы..." - Но это не то, - возразил знаток и сам стал цитировать: "Печальный демон, дух изгнанья..." Ходасевич попробовал заметить, что это "Демон", но только Лермонтова. Однако знаток упорно стоял на своем. "Признаюсь, - говорил Ходасевич, - что я на минуту усомнился, не написал ли Пушкин лермонтовского "Демона""...

* * *

Ходасевич любил котов. У него был черный Мур. "Почему коты такие хорошие, а люди такие дурные?" - спросил меня раз Ходасевич. Но когда котов хвалили за ум, он смеялся: "Все-таки самый глупый наш знакомый умнее. Здесь дело в другом". Когда Мур умер, Ходасевич огорчился не на шутку. "Что Вы, Владислав Фелицианович, ну околел кот". - "Сами Вы околеете!"

Мура сменил персидский дымчатый Наль. Как подобает аристократу, у него были титулы: "Герцог Булонский", "Граф Четырехтрубный" (Ходасевич жил в Булони на рю дэ Катр Шеминэ), "Маркиз Карабасский"... Но с Налем Ходасевичу по некоторым причинам пришлось расстаться - тот переехал в другой дом. И Ходасевич, кажется, легко перенес эту разлуку.

* * *

Помню еще Ходасевича за бриджем. Он играл со сдержанной страстью, применяя "системы". Сердился, когда система подводила . В Ходасевиче прорывалось в такие мгновения что-то таинственное. И за картами он оставался наедине с роком. Вспоминаю его стихи:

Играю в карты, пью вино,

С людьми живу - и лба не хмурю.

Ведь знаю: сердце все равно

Летит в излюбленную бурю.

* * *

Ходасевичу много подражали в стихах - но, конечно, всегда внешне. Сущность Ходасевича всегда ускользала. Вероятно, поэтому он написал страшное стихотворение "Я", кончавшееся строками:

Не подражайте мертвецу,

Как подражали вы поэту.

Вспомнил ли кто-нибудь из эпигонов Ходасевича эти стихи на кладбище? Манера Ходасевича усвоена многими, но кто может заменить его поэтическую личность? Для этого самому надо быть личностью единственной и неповторимой. Пусть не думают, что это так легко...

Возрождение. 1939, 23 июня

Юрий Владимирович Мандельштам (1908 - 1943) - поэт, литературный критик, переводчик, участник парижских литературных объединений и кружков ("Союз молодых поэтов и писателей", "Перекресток", "Зеленая лампа" и др.); литературный сотрудник газеты "Возрождение". В свою тетрадь О. Б. Марголина-Ходасевич включила также вырезки и с другими его текстами: "Памяти Ходасевича ("Возрождение", 1939, 16 июня), "Тяжелый дар" (там же, 1939, 21 июля).