Владислав Фелицианович Ходасевич. Жизнь и творчество русского поэта

Владислав Ходасевич — золотое перо Серебряного века. Лучше и точнее всех дал ему оценку Владимир Набоков: «Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он остается гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней».

Действительно, в отличие от акмеистов, символистов, футуристов и прочих «истов» начала XX века, у Ходасевича кристально чистый, пушкинский слог и тютчевское, космическое восприятие жизни. Вспомним вторую часть стихотворения «У окна» (1921):

Все жду: кого-нибудь задавит
Взбесившийся автомобиль,
Зевака бледный окровавит
Торцовую сухую пыль.
И с этого пойдет, начнется:
Раскачка, выворот, беда,
Звезда на землю оборвется,
И станет горькою вода.
Прервутся сны, что душу душат.
Начнется все, чего хочу,
И солнце ангелы потушат,
Как утром — лишнюю свечу.

Но в поэзии Ходасевича есть еще свое, индивидуальное, неповторимое: когда видишь несправедливость мира сего и чувствуешь при этом свое абсолютное бессилие исправить зло.

Мне невозможно быть собой,
Мне хочется сойти с ума,
Когда с беременной женой
Идет безрукий в синема...

Как часто бывает, современники не слишком ценили Ходасевича, но больше всего досталось ему от советских критиков, один из которых писал, что-де ахматовы и ходасевичи «организуют психику человека в сторону поповско-феодально-буржуазной реставрации». Белый эмигрант и вообще враг народа. Ну, а в наши дни — гордость русской поэзии, без всяких оговорок.

Владислав Ходасевич родился 16 (28) мая 1886 года в Москве. Отец поэта — сын обедневшего польского дворянина, одной геральдической ветви с Адамом Мицкевичем. Мать София Яковлевна — еврейка, ее отец Брафман известен как составитель «Книги Кагала» и «Еврейского братства». Однако она не захотела идти по стопам отца, отринула иудаизм и перешла в христианство, став ревностной католичкой. Это дало возможность маленькому Владику с вызовом говорить всем окружающим: «Я жиденок, хоть мать у меня католичка, а отец поляк». Ходасевич говорил и писал по-русски, на «волшебном русском языке» и любил Россию.

Сначала он учился в гимназии, а потом в Московском университете, однако его не окончил «отчасти вследствие обстоятельств личной жизни, отчасти из-за болезни (туберкулез)», — как отмечал Ходасевич в автобиографии. Свое призвание ощутил рано. Первые стихи и критические заметки Ходасевича публиковались в журналах «Весы», «Золотое руно», в газетах «Голос Москвы», «Русские ведомости». В 1908 году вышел первый сборник «Молодость». В нем не только свойственная молодости любовная печаль, но и отблеск трагического отношения к миру, что характерно для зрелого поэта.

Уж тяжелы мне долгие труды,
И не таят очарованья
Ни знаний слишком пряные плоды...

Ходасевич неуклонно шел к своей литературной славе, но тут произошла революция, которая «поломала все карты». По словам Ходасевича, «весной 1918 года началась советская служба и вечная занятость не тем, чем хочется и на что есть уменье: общая судьба всех, проживших эти годы в России». Приходилось писать и переводить и в тяжелых трудах добывать средства к существованию. Трагическая судьба Блока, гибель Гумилева, холод и голод зимы 1919/20 года.

Нет, не найду сегодня пищи я
Для утешительной мечты:
Одни шарманщики, да нищие,
Да дождь — все с той же высоты...

Это уже написано на Западе, куда Ходасевич перебрался летом 1922 года с желанием уцелеть физически и духовно, но и в эмиграции поэту оказалось не сладко. Уехал не один — с Ниной Берберовой, которая писала: «Мы уезжали, думая, что все притихнет, жизнь немножечко образуется, восстановится — и мы вернемся...» Однако это была иллюзия — ни Ходасевич, ни Берберова в Россию больше не вернулись. Началось горькое эмигрантское житье. Из «Стансов» Ходасевича:

Теперь себя я не обижу:
Старею, горблюсь, — но коплю
Все, что так нежно ненавижу
И так язвительно люблю.

Безденежье и болезни одолевали Ходасевича, поселившегося сначала в Париже, затем в его пригороде. Гумилев дал верную характеристику Ходасевичу: «Европеец по любви к деталям красоты... все-таки очень славянин по какой-то особенной равнодушной усталости и меланхолическому скептицизму». В эмиграции в основном зарабатывал журналистикой и стал одним из ведущих критиков русского зарубежья. Не забывал и поэзию.

В 1918 году Ходасевич совместно с Л. Ф. Яффе издал книгу «Еврейская антология. Сборник молодой еврейской поэзии». В 1920 году вышел собственный сборник «Путем зерна. Третья книга стихов». В 1923 — «Тяжелая лира: четвертая книга стихов». И наконец, в 1927 году появилась книга «Собрание стихов» с печальным циклом «Европейская ночь». Еще Ходасевич работал над мемуарами «Некрополь. Воспоминания». Проза Ходасевича острая и горькая, а стихи пронзительные и печальные.

Перешагни, перескочи,
Перелети, пере-что-хочешь — 
Но вырвись камнем из пращи,
Звездой, сорвавшейся в ночи.. 
Сам затерял... теперь ищи...
Б-г знает, что себе бормочешь,
Ища пенсне или ключи.

Но перебьем эту минорную ноту и поговорим немного о личной жизни поэта, ибо ныне никакая биография не читается без «лав стори» — обязательно любовь. Не чужд любви был и Владислав Ходасевич. Женился он рано, не достигнув и 19 лет, на красавице Марине Рындиной. Ходасевич — бедный студент, поэт-декадент, а она — богачка, миллионщица. Летом они жили в имении Марины. Она любила вставать рано и в одной ночной рубашке, но с жемчужным ожерельем на шее садилась на лошадь и носилась по полям и лесам. Ну, а Владя Ходасевич сидел в комнате с книгой в руках. Читал. И вот однажды раздался чудовищный топот, и в комнату Марина ввела свою любимую лошадь. Молодой муж был потрясен. Естественно, Ходасевич не мог долго сносить развлечения-эскапады своей жены, и они расстались. Ходасевич в обращении к ней написал: «Иди, пляши в бесстыдствах карнавала...»

Вторая жена Ходасевича Анна Чулкова была почти полной противоположностью первой: тиха, задумчива и покорна. Но именно это, возможно, и не устраивало Ходасевича — поди разберись с поэтами, что им нужно?! В одном из стихотворений, посвященных Анне Чулковой, Ходасевич писал:

Ты показала мне без слов,
Как вышел хорошо и чисто
Тобою проведенный шов
По краю белого батиста.
А я подумал: жизнь моя,
Как нить, за Б-жьими перстами
По легкой ткани бытия
Бежит такими же стежками.
То виден, то сокрыт стежок,
То в жизнь, то в смерть перебегая...
И, улыбаясь, твой платок
Перевернул я, дорогая.

Поэты часто пишут пророческие строки: Ходасевич действительно через три года «перевернул платок»: расстался с Чулковой и познакомился с начинающей поэтессой Ниной Берберовой, молодой, пылкой и энергичной. С ней он и уехал на Запад.

С Берберовой Ходасевич прожил десять лет. Вначале все было относительно хорошо. «Мы сидим с Ходасевичем в остывшей к ночи комнате, вернее, он, как почти всегда, когда дома, лежит, а я сижу в ногах у него, завернувшись в бумазейный капотик, и мы говорим о России, где начинается стремительный конец всего — и старого, и нового, блеснувшего на миг. Всего того, что он любил...» Так Нина Берберова писала в воспоминаниях, и она же вот так оценивала свое житье с Ходасевичем: «Прежде всего, два товарища, два друга, попавшие в беду». Беда — это эмиграция.

В стихотворении «Перед зеркалом» (1924) Ходасевич писал:

Я, я, я. Что за дикое слово!
Неужели вон тот — это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкино летом
Танцевавший на дачных балах, — 
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, кто в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, — 
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?..

Жить с малоприспособленным для жизни Ходасевичем было трудно, и в один прекрасный день 1932 года Нина Берберова покинула его. Как заметил один остряк: «Она ему сварила борщ на три дня и перештопала все носки, а потом ушла».

Последней женщиной Ходасевича стала Ольга Марголина, дочь некогда богатого еврея-ювелира. В эмиграции она жила в бедности и зарабатывала деньги вязаньем шапочек. Она окружила Ходасевича вниманием и заботой и до последних его дней не отходила от больного поэта.

В январе 1939 года Ходасевич серьезно заболевает и через полгода, 14 июля, умирает. Его похоронили на Бийянкурском кладбище в Париже. Провожали его две женщины — Ольга Марголина и Нина Берберова. Владислав Ходасевич прожил 53 года и два месяца.

Что остается добавить? Ходасевич — великолепный знаток и дегустатор русского языка, ценитель благодатного ямба, который «с высот надзвездной Музикии к нам ангелами занесен». Поэт боялся, «что русский язык сделается «мертвым», как латынь, — и я всегда буду «для немногих». И то, если меня откопают».

Ходасевича «откопали». Ввели в оборот. И оказалось, что он не «для немногих», а, напротив, для очень многих, для всех, кто любит настоящую поэзию.

У Ходасевича есть строки про Орфея:

Не поучал Орфей, но чаровал — 
И камень дикий на дыбы вставал.

Владислав Ходасевич был сам подобен древнему Орфею, правда, чуть печальному. Но это не его вина. Такова была действительность, в которую судьба вписала поэта.