Владислав Фелицианович Ходасевич. Жизнь и творчество русского поэта

Владислав Фелицианович Ходасевич

ГлавнаяСтихотворения

Стихотворение 2-го ноября

 
 Семь дней и семь ночей Москва металась
 В огне, в бреду. Но грубый лекарь щедро
 Пускал ей кровь - и, обессилев, к утру
 Восьмого дня она очнулась. Люди
 Повыползли из каменных подвалов
 На улицы. Так, переждав ненастье,
 На задний двор, к широкой луже, крысы
 Опасливой выходят вереницей
 И прочь бегут, когда вблизи на камень
 Последняя спадает с крыши капля...
 К полудню стали собираться кучки.
 Глазели на пробоины в домах,
 На сбитые верхушки башен; молча
 Толпились у дымящихся развалин
 И на стенах следы скользнувших пуль
 Считали. Длинные хвосты тянулись
 У лавок. Проволок обрывки висли
 Над улицами. Битое стекло
 Хрустело под ногами. Желтым оком
 Ноябрьское негреющее солнце
 Смотрело вниз, на постаревших женщин
 И на мужчин небритых. И не кровью,
 Но горькой желчью пахло это утро.
 А между тем уж из конца в конец,
 От Пресненской заставы до Рогожской
 И с Балчуга в Лефортово, брели,
 Теснясь на тротуарах, люди. Шли проведать
 Родных, знакомых, близких: живы ль, нет ли?
 Иные узелки несли под мышкой
 С убогой снедью: так в былые годы
 На кладбище москвич благочестивый
 Ходил на Пасхе - красное яичко
 Съесть на могиле брата или кума...
 
 К моим друзьям в тот день пошел и я.
 Узнал, что живы, целы, дети дома,-
 Чего ж еще хотеть? Побрел домой.
 По переулкам ветер, гость залетный,
 Гонял сухую пыль, окурки, стружки.
 Домов за пять от дома моего,
 Сквозь мутное окошко, по привычке
 Я заглянул в подвал, где мой знакомый
 Живет столяр. Необычайным делом
 Он занят был. На верстаке, вверх дном,
 Лежал продолговатый, узкий ящик
 С покатыми боками. Толстой кистью
 Водил столяр по ящику, и доски
 Под кистью багровели. Мой приятель
 Заканчивал работу: красный гроб.
 Я постучал в окно. Он обернулся.
 И, шляпу сняв, я поклонился низко
 Петру Иванычу, его работе, гробу,
 И всей земле, и небу, что в стекле
 Лазурью отражалось. И столяр
 Мне тоже покивал, пожал плечами
 И указал на гроб. И я ушел.
 
 А на дворе у нас, вокруг корзины
 С плетеной дверцей, суетились дети,
 Крича, толкаясь и тесня друг друга.
 Сквозь редкие, поломанные прутья
 Виднелись перья белые. Но вот -
 Протяжно заскрипев, открылась дверца,
 И пара голубей, плеща крылами,
 Взвилась и закружилась: выше, выше,
 Над тихою Плющихой, над рекой...
 То падая, то подымаясь, птицы
 Ныряли, точно белые ладьи
 В дали морской. Вослед им дети
 Свистали, хлопали в ладоши... Лишь один,
 Лет четырех бутуз, в ушастой шапке,
 Присел на камень, растопырил руки,
 И вверх смотрел, и тихо улыбался.
 Но, заглянув ему в глаза, я понял,
 Что улыбается он самому себе,
 Той непостижной мысли, что родится
 Под выпуклым, еще безбровым лбом,
 И слушает в себе биенье сердца,
 Движенье соков, рост... Среди Москвы,
 Страдающей, растерзанной и падшей, -
 Как идол маленький, сидел он, равнодушный,
 С бессмысленной, священною улыбкой.
 И мальчику я поклонился тоже.
 
                          Дома
 Я выпил чаю, разобрал бумаги,
 Что на столе скопились за неделю,
 И сел работать. Но, впервые в жизни,
 Ни "Моцарт и Сальери", ни "Цыганы"
 В тот день моей не утолили жажды.
 
 
 20 мая - 1 июня 1918

Написать комментарий

Владислав Ходасевич - русский поэт

БиографияВоспоминания современниковСтатьиСтихотворенияПереводыЛитературная критикаНовости

©Кроссворд-кафеВсе проекты